Мой Элевсин. Часть I
Приступив в конце зимы к изучению Элевсинских мистерий, я даже не думал, что окружавшая их традиция была настолько широкой и всеобъемлющей. Мистерии – это дверь в невероятный, загадочный мир, увы, навеки утраченный нами.
Этот скромный опус – всего лишь плод воображения. На самом деле, мы не знаем, да и не должны знать, что же происходило на последних этапах ритуалов. Сакральность Таинства не позволяла его адептам делиться увиденным. Они понимали, что тайна всегда должна оставаться тайной…
Счастливы те из людей земнородных, кто таинство видел.
Гимн к Деметре
Солнце садилось за горизонтом. Поверхностью кожи я чувствовал легкое дуновение ветра, вдали почти неслышно шумело море. Начинались сумерки, а я не мог найти себе места. У подножья храма собралось довольно большое количество людей, столпотворения и давки не было, наоборот, все вальяжно и с некоторой долей отрешенности ожидали своей участи. Сегодняшний день был посвящен посту и воздержанию, все, кто этой ночью получат посвящение, должны были соблюдать строгие правила Элевсина[1].
Я уже был здесь минувшей весной, во время обрядов малых тайн, и хорошо успел рассмотреть роскошный комплекс этого знаменитого святилища. За моей спиной находился главный храм Телестерион[2].
В нём на протяжении многих поколений все желающие приобщались к тайнам великой богини. Они, как и я, долго постились и совершали жертвоприношения, а потом все вместе заходили внутрь храма, и выходили оттуда уже совсем другими людьми. Что случалось с ними там, никто не знал. Об этом нельзя было даже шептаться.
Позавчера утром я принёс в жертву поросёнка. Бедняга так не хотел умирать, сопротивлялся из последних сил, но его участь была предрешена, и деваться было уже некуда. Брат моей матери был поклонником странного учения Пифагора. Он утверждал, что все эти жертвы глубоко противоестественны, и даже отказывался есть с нами мясо. Вчера я понял, что может в чём-то он и был прав, ведь и я однажды буду так же сопротивляться, зная о своей участи, и буду так же принесён в жертву Танату, как этот несчастный поросёнок. Наверное, я никогда больше не увижу этот прекрасный закат, не почувствую дуновение лёгкого осеннего ветра, не услышу далёкий шум моря…
Тщетно твердит мне одно и то же мой наставник Кратил, которого поставили присматривать за мной во время таинств мои родители. Он говорит, что в Аиде пусто, а богу смерти некого там держать. Сам же я верю великому Гомеру, который в описании странствий хитроумного Одиссея не раз говорил, что тартар – печальное и очень неприятное место.
Вот и мне сейчас явно казалось, что ничего лучше, чем сидеть здесь и смотреть на закат, нельзя и придумать. Единственное, чего хотелось, так это пить. Я с лёгкостью выдерживал отказ от пищи. В детстве бывало, родители не раз наказывали меня за шалости, и я в отместку им объявлял голодовку, проводя без еды до четырёх дней, а когда меня, еле стоящего на ногах, перепуганного, ловили в саду рабы, отец только смеялся и говорил: «Ничего страшного, он закаляет характер».
Мне всё не давал покоя один вопрос: почему вчера во время шествия все кричали «Дождь», глядя в небо. Погода была достаточно ясная, да и дождя не предвещалось. Может, звали Зевса? Ведь, если я не ошибаюсь, он однажды принимал облик дождя.
Я огляделся, почти смерклось. Я сидел на тёплом мраморе храмовой паперти, опершись спиной о колонну. Небо начинало преображаться, всходили первые звёзды. Сумрак густой патиной застил реальность, окружавшие меня фигуры начали превышаться в тени. Посмотрев вправо, я увидел своего старого знакомого, тучного и плешивого старика фракийца[3]. Хотя какой он был фракиец? Фракийцы – гордый, необузданный, почти варварский народ с очень странными обычаями. Мой дядя бывал во Фракии, ездил туда за зерном. Помимо товара, он привёз целую уйму невероятных историй о том, как там живут люди. Он говаривал, что фракийцы поклоняются змею, а в лесах и рощах развешивают куски сырого мяса прямиком на деревьях. В общем, они явно не были похожи на нас, обычных эллинов, хоть и говорили на койне.
Нет, мой знакомый определённо не был фракийцем. Вероятнее всего, толстяк был миролюбивым жителем Беотии или Фессалии[4], и всю жизнь занимался перевозкой зерна, как мой дядя Дион. Наверное, он просто прожил во Фракии какую-то часть своей жизни, приобрёл характерный для той местности акцент, вот и решил называть себя фракийцем. Мы познакомились с ним ещё позавчера. Не знаю, чем я ему понравился, ко мне вечно липнут какие-то странные люди. Может, внешность у меня располагающая?
Толстяк сказал, что много слышал о тех чудесах, которые тут видят люди, но ни разу не удосуживался сам побывать в Элевсине, и вот уже на пороге старости решил пройти мистерии, так сказать, утолить своё любопытство.
Снизу поднялись иеродулы[5] с зажженными факелами, нужен был свет, всюду уже царила непроглядная тьма. Люди у стен храма были предельно напряжены: пост и длительное воздержание от сна давали о себе знать. Во рту пересыхало, невыносимо хотелось пить. Также очень хотелось говорить, но я знал, что нужно держать себя в руках: осталось совсем чуть-чуть. Мисты сидели на ступеньках храма в ожидании, когда их позовут внутрь. Кто-то явно маялся, это было заметно по бегающему взгляду, кто-то, наоборот, безучастно сидел, опустив голову на руки. В воздухе витал тяжелый дух ожидания.
Большая бронзовая дверь Телестериона отворилась, и оттуда вышли две молодых жрицы, одетые в белые льняные одежды, с роскошными венками из пшеничных колосьев на головах. В толпе почувствовалось явное оживление. Все как один повернули головы в сторону открытой двери святилища, кто-то встал на ноги и поднял свою чашу для священного напитка. Вслед за жрицами вышли иеродулы, которые несли большой бронзовый сосуд с кикеоном[6].
Я интуитивно поднялся, вслед за остальными подошел к сосуду и протянул свой кубок для священного напитка. Мне подали чашу с мутной полупрозрачной белёсой жидкостью, напоминавшей воду. Говорили, что сама Део пила этот напиток во время своей великой скорби по Дочери. Не раздумывая ни минуты, я тут же выпил чашу до дна. Зелье было невероятно горьким, и сразу же обожгло гортань своим невыносимым вкусом. Пить такое, да на голодный желудок? Я явно не был к этому готов.
Странные сполохи вдруг замерцали по стенам святилища. То ли так играл в свете факелов прекрасный белый мрамор, то ли мне почему-то стало казаться, что мир вокруг начинает удивительным образом преображаться. Яркие ненасытные языки пламени поднимались к небу, заливая всю площадку перед храмом насыщенным багровым светом. Теперь мне определённо начало казаться, что что-то меняется. Неужели воздух дрожит? Что? Нет… похоже, показалось…наверное, я просто устал.
Молодая жрица подошла ко мне и сказала: «Пора, проходите внутрь храма».
* * *
Мы ринулись внутрь. Испуганная разношерстная толпа замотанных в белые ткани людей шла в сопровождении жриц и иеродулов, несущих факелы. Я услышал, как за нашими спинами с глухим грохотом закрылась тяжелая бронзовая дверь, и наступила полная тишина. Лишь свет факела в руках раба освещал ту небольшую часть пространства, которую можно было рассмотреть. Кругом ничего не было, лишь непроглядная тьма. Мне показалось, что я нахожусь в глубоком детстве, а это место – совсем не то, чем должно быть. Здесь стало слишком страшно, угрюмо и уныло одновременно. Меня пробил лёгкий озноб, а в душе поселилось странное, необоснованное чувство немотивированного страха.
Моя душа рождала странное воспоминание из далёкого детства, когда, играя на родительском поле, я ненароком упал в колодец и просидел в нём всю ночь. Холод, сырость, страх и невероятное отчаяние сжали моё сердце жестокими тисками каменного чрева бездны. Казалось, что пролетела целая вечность. Где я был? Что со мной будет дальше, а главное – что подумают родители? В этом огромном и мрачном храме, среди толпы таких же растерянных, но очень благочестивых паломников, я чувствовал себя невыносимо одиноко. Зная многих из них не понаслышке, я отчаянно старался понять, что я делаю сейчас здесь, среди всех этих людей.
Резко выдохнув, я собрал волю в кулак. Не бойся, сказал я себе. Ты шел к этому, сюда тебя отправила твоя семья, а был ли хоть один случай, когда они желали тебе хоть что-то плохое? Мой наставник не раз говорил, что тьмы не стоит бояться. Она преобразует твою душу, превратит все твои страхи в радости. В тот момент мне очень хотелось бы верить в это. Пока же меня ужасно беспокоило это страшное чувство безысходности. Казалось, что мертвенный свет впереди и кромешный мрак позади ведут куда-то вниз. Хоть я и не чувствовал спуска, казалось, меня поглощает могила.
Я был здесь однажды, кажется, прошлой весной, когда проходил посвящение в Малые Тайны. Тогда всё было иначе: огромный храм был торжественно украшен гирляндами из свежих полевых цветов, а между зданиями лихо трепетали на ветру пестрые паруса тканей. Воздух был полон блаженных ароматов сердца весны, и звенел неистовым шумом священнодейства. Многотысячная толпа, возглавляемая царём-архонтом, вошла в это прекрасное святилище под печальные звуки авлоса и громкий звон кимвалов[7].
Прекрасноликие жрицы, одетые в драгоценный пурпур, окуривали статуи фимиамом и произносили священные славословия в честь Деметры. То был величественный день, мы праздновали возвращение Коры. Она вернулась, а значит, всё будет хорошо: нас не постигнет засуха, не пропадут виноград и оливки. Бояться было нечего. Гадес был посрамлён и повержен.
[продолжение следует]
