х_ЭтоКресты_х
Сотня огней вечернего города горят напротив моего, углового на последнем этаже, и в основном это чужие огни.
Воду дают на четыре часа в сутки: два раза по два часа, с шести до восьми. Недавно приходили сантехники, сказали: внизу жалуются, что каждый вечер их затапливают. Теперь там живут молодые, робкие. А раньше, по словам Алика, это была комната двух молдаванок. Едва завидев сырость на потолке, они прибегали на наш этаж и, покрывая все подряд матом, начинали выбивать двери.
В который раз сантехники, два маслянистых мужика, присели возле трубы, и стали крутить капающий кран. После ремонта кран перестал закрываться вообще, и, если выключают свет, мы определяем по нему время.
По выходным практически все едут домой, остаются гореть два-три окна, из них одно – угловое на последнем этаже.
* * *
Туда, судя по всему, мы прикатили ближе к четырем: еще не темнело. Я просил Алика взять с собой что-то вроде саней: через всю страну мы везли две сумки с моими вещами и две длинные коробки с техникой. Он же лихо подкатил на ровере. Я заснял видео, в котором Алик обнимает Жмана, велосипед падает на землю, а на заднем плане за этим всем наблюдают два гаишника в своем гаймобиле. По старой традиции мы прошлись по центру в поисках заведения, обсуждая зиму, себя, других. Милую сердцу «Черемшину», походившую на компактный зеленый вагончик, закрутило в водовороте урбанизации, и она превратилась в нечто вроде кофейни. Полтора года назад, используя лингвистические обороты Жмана, я написал, что «старими занавєсками закрито кафе “Черемшина”, і ніхто не бачить як там, ще не віддалившись від стола, наче тихе листя падають люди». Теперь там назначают свидания, и никто уже не падает под стол.
Тем летом первый тост в «Черемшине» был выпит за встречу. По рекомендации прекрасной «стопроцентной продавщицы из заведения», мы вчетвером пили портвяк; продавщица по старому обычаю вычитывала захмелевших мужиков, которые, придя выпить то, что по традиции называлось «стаканчиком пива», с трудом доходили до кассы. В настоящее время заведение было похоронено под яркой штукатуркой, но все равно имело прежнее значение, словно какой-нибудь старый отель «Дельфин».
Через дорогу стоит здание с вывеской «Голубі Озера»: заведение, в котором мы сидели с Аликом прошлой зимой. Припарковав велосипед возле входа, мы заходим внутрь. Слева у входа барная стойка с прилавком, за ней стоит еще одна стопроцентная продавщица, наливает и продает беляши: все выдержано в лучших традициях соков и вод. Из пяти синих столиков без скатерти занят только один. За ним, с пустым стаканом стограммовым стаканом, сидит стареющий персонаж с кривыми чернеющими пальцами. Отекшее бурое лицо словно воздушный шарик покачивается над черным пуховиком. Над жаждущим ртом выступают неоднозначные усы, которые можно принять за небритость недельного запоя. Он с неприязнью смотрит, как мы заказываем три пива, затем достает кучу мелочи и старательно что-то отсчитывает. Когда мы уселись за столиком в углу, за спинам Жмана и Алика я увидел, как он высыпает копейки продавщице, заказывая пиво. Я нередко наблюдал пьяниц, которые приносили будто бы последние гроши на сто грамм, собранные, возможно, тяжким трудом или равносильно тяжким попрошайничаньем. Но когда стакан пустел, они смотрели, как я пью пивко, и вновь начинали истерически рыскать по своим карманам. Даже у последнего забулдыги откуда-то всегда появлялись деньги на еще одно пиво.
Напополам со Жманом мы нарисовали приблизительную картину зимы в нашем городе: групповую драку возле центрального универмага, свидетелями которой нам посчастливилось стать через пятнадцать минут после первой встречи в декабре; многолюдный и пресный новый год, во время которого Жман безнаказанно кричал прохожим в центре города: «Кто на ВДВ?»; наше спонтанное участие в митинге, посвященному дню рождения Степана Бандеры, во время которого я держал не менее спонтанную речь о том, что «не важливо, якою мовою ви говорите – головне, щоб ви були хорошими людьми!», и т.д.
Алик улыбался и кивал головой, не спеша потягивая пиво. Я спросил, почему у него такой неприродный цвет лица, напоминавший бледную ладошку. Оказалось, недавно из Алика вышло пол тазика черной желчи, и он чувствовал себя слегка нездоровым, но во время нашего приезда собирался подлечиться. За это мы и выпили.
Постепенно в заведение стягивался народ, – в основном представители лесной промышленности, все в меховых шапках, с красными лицами, возраста выше среднего. Было прекрасно наблюдать за тем, как они пьют свое пиво и молча переглядываются в ожидании того, кто предложит. Вскоре предложение сделал колоритный лесоруб в военной телогрейке: сразу началось движение, в мозолистых руках стали появляться смятые купюры, несколько людей пошло за бутылкой и стопками. Парень с черными пальцами несколько раз пытался присоединиться к этой компании, но его постоянно прогоняли. Я слышал только «йди геть» то от одного, то от другого. Возможно, мужчины брезговали пить с пьяницей, а может, дело в его чернеющих и немного гниющих руках. Я вспомнил, как весь вечер в одном заведении то и дело ловил на себе взгляд неприятного человека с пепельным лицом. Перед уходом он спросил, почему это у меня такое желтое лицо. Я ответил, что это свет так падает. И добавил, что вот его лицо выглядит действительно хреново. Он облизнул ободок стакана и сказал: просто у меня желтуха.
Незаметно за окнами стало темно, заведение опустело, лишь за столиком возле входа сидел к нам спиной какой-то одинокий посетитель. Алик спросил у продавщицы, можно ли включить музыку. Она ответила, что можно. Тогда он включил ее на своем телефоне: по всему залу разнесся драматический голос Добрынина, взывающий не сыпать соль на его рану. Мы пили свое пиво, щелкали семечки и наслаждались приятной атмосферой конца рабочего дня.
На следующий день, облачившись в кожухи и шапки-ушанки, мы пошли в «стару хату». Эта хата принадлежала прародителям Алика, но после того, как в нее попал снаряд, дед решил построить новую. С тех пор там никто не жил. В зале были белые, потемневшие от времени стены, скрипящий деревянный пол, разваленная печь и лавочки возле стен. В спальной стоял небольшой столик, три стула, по центру висела люлька, в которую мы положили гитару. В углу скопилось множество предметов старой материальной культуры: например, большая фотография улыбающихся девушек в национальных нарядах и десяток пустых бутылок «Жигулевского». Мы порезали селедку с луком, разлили по стопкам «чудовий шнапс по п`ятнадцять гривень за літр» и попытались умиротвориться несмотря на незавершенность нашей компании. Температура была нешуточная, и мы дышали густым паром, который смешивался с сигаретным дымом Жмана. Из динамиков телефона Алика звучал Круг. «Это кресты», – пел он. «Это кресты», – соглашались мы. Селедка вскоре замерзла и стала хрустеть на зубах. Ближе к вечеру мы сходили еще за одной. День прошел стильно.
В девять утра нас разбудил батя Алика, сказал, что пора. Мы с Аликом пошли за шнапсом, Жман с батей пошли за закуской и пивом. Мы встретились возле магазина, выпили по «Короне». Я заметил взгляд веселого щенка, который боялся подойти. Когда я скормил ему пару сосисок, его расположение заметно возросло, но батя Алика тут же охладил его пыл витиеватым матом. Отношения бати Алика с дворнягами были сложные, в прошлом году я стал свидетелем события, подтверждающего это. Мы с Аликом тянули через поле сани с кусками забора, который батя попросил нас срубить. Вдруг над нашими головами пролетел топор: это он прогонял дворнягу, которая бежала впереди нас и создавала шум. Собака успела отойти, и топор по самую рукоятку вошел в землю.
В половину одиннадцатого стол был накрыт. Батя Алика несколько раз произнес подобающие тосты, мы неспешно выпивали и со вкусом закусывали. После «другої за друга» и «третьої за любов» на смену тостам пришло молчаливое чоканье с многозначительными кивками головы. Ближе к часу дня я и батя заняли горизонтальное положение в разных комнатах, и это явно было успехом. В прошлом году мы втроем с Аликом заснули на одной кровати и умудрились зажать между нашими телами кошку Мусю. Утром батя проснулся раньше всех, сходил за пивом и залил в меня около трети бутылки. Я этого не помнил, поскольку по его словам, я пил не просыпаясь.
Проснулся я после десяти вечера и сразу спустился на кухню. Там уже сидел батя, Алик со Жманом не расходились. Мы вновь продолжили полным составом.
Утром мы уехали.
* * *
Несмотря на то, что в угловом окне последнего этажа темно, там собрались одни из самых ярких представителей регионов нашей страны: двое с Волыни, двое из Червонограда, и мы со Жманом. Нечеловеческая сила притягивает маргиналов в эту холодную и богатую воспоминаниями комнату, где когда-то жили художники, сравшие в банки и хранившие их в шкафу. Такого просят больше не делать даже вахтерши.
Мы сидим без свечей, пьем и закусываем сальцом ломтями. Это первая, вторая и третья ночь. Спать уже не получается и, смотря в потолок, я слушаю храп Жмана и цоканье приближающихся в коридоре каблучков. Звук растет, но каблуки никак не подойдут, ожидание длится почти всю ночь. Пока на потолке смеются котики, я вспоминаю несколько последних дней в культурной столице нашей страны. Дымный и утомительный бар «Чинаски», в котором нередко можно наблюдать молодых гомоэротов, играющих в бильярд, и, старающихся подцепить кого либо, пидовок-поэтесс. Перед отъездом Жмана мы посидели там по-королевски: выпивали и закусывали лазаньей, а затем и пиццей. Внезапно боковым зрением я стал замечать навязчивые взгляды пары девушек, сидящих в компании какого-то джентльмена недалеко от нас. Я сразу объяснил Жману, что это две проститутки, вылавливающие жертв, а рядом – их сутенер. Когда мы стали собираться, джентльмен стремительно выбежал из зала. Я счел нужным предупредить Жмана быть поосторожней на выходе: без сомнения, нас уже там поджидали, возможно с кастетами. Никто нас не поджидал. Но в том, что нас миновала огромная опасность, я не сомневался до следующего утра, когда пора было выбираться из омута.
На самом деле припоминаю только одно действительно счастливое посещение «Чинаски»: мы помирились с подругой и, попивая пиво, наблюдали идиллию в экране на стене. Там огромные компьютерные динозавры мирно жевали листья, не подозревая, что скоро их съест тираннозавр.
ставрогін
