Ut Fiat Lux
Как тьма являлась первичным состоянием всех вещей, ещё до их существования, так безмолвие царило во всей вселенной, до того как появился первый шорох, и так же, как тьма, оно воцарится снова, когда всё кончится, и короткая интермедия, которую люди называют вечностью, будет окончена. Вольфганг Хольбайн. «Анубис»
Я прибыл на станцию 13 ноября 1940 года по личному приказу фюрера. Дорога была долгой и изнурительной, множество перелетов совершенно сбили мой ритм и я чувствовал себя разбитым и уставшим. К тому же, холод южного полюса, о котором меня предупреждали неоднократно, оказался намного хуже, чем я мог себе представить. Несмотря на всю зимнюю одежду, которой я обзавелся накануне отъезда, меня всего трясло, и я с нетерпением ожидал окончания моего путешествия. Проводник по имени Йозеф наконец-то подвел нас к замаскированному лифтовому механизму, ведущему в глубины льдов, на станцию. Йозеф был любезен, хоть и неразговорчив, помог мне загрузить в лифт багаж и сообщил о том, что с завтрашнего дня начинается полярная ночь, самая что ни на есть настоящая, да-да, три месяца тьмы и холода, мой херр, вам очень повезло приехать сегодня, засветло, очень повезло, да-да, но, боюсь, мой херр, вы приехали в Ад.
Кроме этого он больше ничего не сказал.
Йозеф потянул за рычаг, скрытый где-то в сугробе и, помахав мне рукой, пропал за снежными кручами. Я начал свой спуск.
Станция действительно впечатляла. Огромное сооружение, пронзающее льды Антарктики на многие километры, с автономными источниками отопления, электричества и кислорода, это было чудом инженерной мысли. Я был восхищен и поражен гением и мужеством моих собратьев, которые возводили эту конструкцию в поистине нечеловеческих условиях. Великие достижения нашей нации и сокрушающая мощь Рейха заставили мою кровь кипеть патриотизмом и решимостью, решимостью не уступить моим коллегам-инженерам и не подвести фюрера, который был настолько уверен в моей профпригодности, что лично выделил меня для этой экспедиции.
Наконец-то я попал внутрь станции, в блаженное тепло. Меня кто-то встретил, даже представился, однако я был настолько измотан, что не запомнил ни лица, ни имени этого человека. Он провел меня через лабиринт коридоров и переплетений станции, привыкание к которой, я отметил, потребует времени или хотя бы карты, и, наконец, остановился перед дверью в каюту, которая с этих пор будет моей. Единственное, что я запомнил от этого человека – обещание встретить меня завтра, чтобы провести на завтрак.
В каюте я машинально разделся и рухнул на кровать в объятья долгожданного сна.
***
Следующий день ознаменовался знакомством с находящейся на станции командой офицеров и личного состава, с которыми я буду непосредственно контактировать. Ганс – механик, электрик и сантехник («обращайтесь к нему, если что не так»), Карл – инженер, как и я (как оказалось, именно он встретил меня днем ранее), Альберт – повар, Стефан – врач, Отто и Мартин – оберфельдфебели в моем подчинении. Нас было немного, поскольку станция только недавно открылась, и это было скорее пробным запуском, в котором нам довелось поучаствовать.
После быстрого знакомства и непродолжительного завтрака, мы принялись за работу.
Нашей задачей было производство дисколетов для фюрера, с десяток пробных прототипов. Очень интересная идея и любопытная конструкция, я был рад наконец-то посмотреть на сверхсекретные чертежи и вдвойне был рад принять участие в конструировании этих необычных машин. Не буду вдаваться в технические особенности, скажу лишь, что работа спорилась. Из небольших минусов стоит заметить мою бессонницу, которую я объяснял странным режимом и неспособностью адекватно ориентироваться во времени под землей. После я пойму, что все было намного сложнее.
Шли дни, я пропадал в работе. Будни очень быстро превратились в привычную рутину – работа-сон, работа-сон, по выходным – личное время, которое я предпочитал проводить в каюте. Такой трудовой режим меня нисколько не смущал, я к этому давно привык, да и работа мне нравилась. Смущало меня другое. Постепенно я начал замечать за собой необъяснимый страх перед темнотой, абсолютно нерациональный. С детства я не боялся темноты, потому это чувство было для меня в новинку, и, если честно, доставляло немало неудобств.
Мне было страшно пройти по неосвещенному коридору от одного работающего фонаря к другому. Ступая по проходу, я ощущал напряжение, некоторую скованность, как будто я ожидал нападения. Кроме того, каждый раз я испытывал непреодолимое ощущение… присутствия. Я чувствовал взгляд, следящий за каждым моим движением, никогда не пропадающий, незнающий сна и усталости, вечный и холодный, как эта самая вечность, чуждый. Когда же я, постоянно ускоряя шаг, доходил до настенного фонаря, это ощущение исчезало без следа. Поначалу, без следа.
***
В одну из ранних ночей на станции мне приснился тревожный сон.
Я находился посреди уборной, стоя на коленях. Мои руки были испачканы кровью, и я медленно и вдумчиво перебирал теплые кишки, бормоча что-то себе под нос. Я не мог контролировать происходящее, как будто я был заточен в собственном теле. Человеком, лежащим передо мной с вывернутыми внутренностями, был механик Ганс. Он был все еще жив, я видел движение его грудной клетки, слышал его дыхание. Его глаза с невероятно широкими зрачками смотрели прямо на меня. В его взгляде не было мольбы или ненависти. Казалось, он изучает меня, как энтомолог изучает необычного муравья; стерильный, холодный интерес. В уголках его губ пузырилась кровь, и он натужно пытался что-то сказать, но выходил только какой-то скрежет. Я даже не подозревал, что человек может издавать такие звуки.
А потом я… проснулся.
Лишь через какое-то время я пойму, что я помню момент пробуждения, но не помню, когда я заснул.
Мне никогда не снились кошмары. Это было ужасно. Казалось, мои руки еще чувствуют тепло его крови и трепет его нутра, меня всего трясло от ужаса и отвращения. Всю последующую ночь я просто пролежал в кровати, так и не сомкнув глаз. Сон забрал меня лишь под утро.
***
На следующий день Ганса я не встретил. И на следующий тоже. Обеспокоенный, я решил поинтересоваться у сослуживцев, где же пропал наш штатный механик. В ответ я получил удивленно-озадаченные взгляды, которыми все, как один, наградили меня мои коллеги. «Какой такой Ганс? Эй, кто-нибудь когда-то слышал про Ганса?». По моему затылку забегали мурашки, и волна дурноты поднялась из желудка. Я направился в свою каюту максимально сдержанным шагом, пытаясь не сорваться на бег.
Я перечитал свои записи, там явно фигурирует Ганс. Однако, его каюта (соседняя с моей) была девственно чиста, и, судя по реакции остального персонала, такого человека не существовало вовсе… Я снова начал просматривать свой дневник, с самого начала, стараясь успокоиться и привести в порядок мои воспоминания. Первые дни мои записи отображали задор, решительность, готовность к действию, азарт офицера, получившего приказ. Однако, спустя неделю, записи начали меня удивлять и даже пугать. В строгой последовательности дат появлялись пустые места, провалы, нехарактерные для меня. Иногда я видел записи, датированные абсолютно неподходящим числом, описывающие абсолютно неизвестные мне события. Приближаясь к моим последним записям, я наткнулся на страницу, полностью исписанную непонятными письменами. Я не узнавал этого языка. В нем были и латинские элементы, и пиктографическое письмо такого уровня сложности, что я не мог поверить в то, что это было записано человеческой рукой. Самое ужасное, что это точно был мой почерк. Следующая страница была заполнена рисунками явно естественнонаучного свойства. Вскрытые человеческие тела, отдельные элементы организма. Рисунки повторяли мои сновидения! Я не выдержал и разорвал свой дневник в мелкие клочки. После этого я …
Проснулся. Я резко сел в своей кровати и протянул руку к столику. Дневник лежал на своем месте, там, где он лежал всегда. Я лихорадочно пролистывал его взад и вперед до тех пор, пока не убедился, что с записями все в порядке. Успокоившись, я лег обратно в поисках утраченного сна.
